Крылья империи - Страница 28

— Так что делать будем? — спросил Миних, вдруг вновь став веселым. Адмирал уже успел возненавидеть насмешника, буравящего его озорными глазками. Надо же — такую комедию ломает. И приходится подыгрывать. Иначе ведь озвереет, супостат.

А Миниха, которого всю жизнь не оставляла склонность к театральности, напротив, понесло. Казалось, он пил замешательство адмирала, смаковал, как кружку доброго пива.

— Но ведь у вас приказ императора! — вдруг радостно сообщил он.

Талызин поспешил ухватиться за соломинку:

— Вот именно. Посему будем его выполнять.

— Будем, будем, — успокоил его Миних, — И всенепременно, и неукоснительно. Только вы мне его, пожалуйста, покажите.

— Не могу, — заюлил Талызин, — Он адресован князю Меньшикову лично.

— Командиру эскадры, понимаю, — кивал Миних, — меня лично как бы и не касается?

— Выходит, что нет, — поддакивал Талызин.

— Ну хоть одним глазком?

Адмирал вспотел. Он про себя уже ругал Миниха старым хреном и всяко покрепче.

— Не могу. Никак не могу, уж простите, — мог бы, родил бы приказ тут на месте.

— Ну хоть самый краешек бумажки, только подпись!

— Да приказ-то запечатан, вот беда, — Иван Лукьянович даже выю покаянно склонил, для пущей убедительности.

— Тогда сам пакет.

Талызин смог только руками развести.

— Тогда и вы меня не обессудьте, — смеясь, сказал Миних, — Эй, ребята, взять его!

Пара фузилеров живо схватила адмирала.

— Еще раз простите, но я вас обыщу сам, — сказал ему фельдмаршал, — Понимаете ли, практически не на кого положиться. Глядишь, сейчас найду пакет с приказом, виниться перед вами буду.

Талызин пытался извиваться. Однако — Миних нашел. И нашел, разумеется, не выдуманный пакет от Петра, а ту самую, собственноручно писанную, бумагу Екатерины. Тут ему стало совсем весело.

— Да вы, адмирал, тоже изменник! — ликующе воскликнул он, всплескивая руками, как веслами, — Да преловчайший! Я уж было вам совсем поверил.

И тут с Минихом произошла метаморфоза. Развлекающийся старикан, сухопутная рыба-прилипала, превратился в полководца и героя, покорителя Очакова и победителя при Ставучанах.

— Солдаты! — возвысил он голос, в котором уже не было ни тени ехидства, — Сегодня мы, изобличив сего предателя, спасли Кронштадт для императора Петра. А чтоб другим неповадно было измену чинить, повесим его здесь же, на причале. На вас же я немедленно напишу представления государю — и, обещаю, никто не будет оставлен монаршей милостию и благоволением.

Не то чтобы речь эта вызвала крики радости, но ворчали солдаты одобрительно, и нашлись охотники исполнить приговор.

Талызин еще не верил, что это — все, что галантная интрига завершится вервием и сигнальной мачтой, он ждал предложений, готовился торговаться — а уже и задрыгал ногами.

Хороший получился сигнал. Никак не хуже, чем висевший до того набор из двух конусов и шара — стандартное запрещение входа и выхода из гавани. Вот только повешенный был недостаточно толст. Известно, по морскому уставу сигнальные фигуры должны иметь ширину не менее трех английских футов.

Миних подождал, пока адмирал перестанет дергаться. Ласково поговорил с солдатами, выдал им по рублю — выпить после дежурства за упокой авантюрной души. Проверил остальные караулы, послушал перекличку патрулей. Придя в комендатуру, незвонко хлопнул отсыревшей дверью.

Над камином грел руки адъютант Девиера князь Барятинский, молодой человек весьма шустрый и мозговитый. Увидев фельдмаршала, вскочил, вытянулся.

Миних плюхнулся в тяжелое кресло, приставил подошвы башмаков к каминной решетке. Стало хорошо. Не хватало — уверенности. Что не войдут, громыхая сапогами и прикладами, с арестом.

— Июнь, а погода как в феврале, — заметил Миних, — почему все стратегические места обладают столь отвратительным климатом?

— Не знаю, — отозвался тот, — ваше превосходительство.

— Тогда — какие новости? — спросил хмуро. От сырости ломило кости, — Если никаких, это хорошо.

Тут он лукавил. Существующее положение его угнетало, и отнюдь не английской сыростью. В туманной крепости было не на кого опереться. Солдат, правда, удалось заговорить — но их и разговорить недолго. Девиер, ревностный служака, был простоват, только и годился — посты проверять. Барятинский, бедняга, разрывался, суясь со всевозможными мелкими делами то к коменданту, то к командующему эскадрой — чтобы проследить за их верностью. Миних уже жалел, что повесил Талызина сразу. Надо было устроить судилище, и чтобы все начальствующие лица приговор подписали. Тогда и Нумерс, и Меньшиков были бы вполне свои.

Еще важнее связать кровью солдат. Миних мечтал о хорошей драке — чтобы со штыками, с яростью, чтобы свое рыло в крови. Тогда — не изменят. Кровь — лучшая подпись. Недаром ее и дьявол на договорах предпочитает.

— Вести сегодня только плохие, — сообщил между тем Барятинский, — в укреплении, том, что на западе Котлина, крикнули за Екатерину. Какому-то поручику взбрело, что ее дело верное.

Миних понял — везет. Как тогда — с Бироном. И как чуть позже — Елизавете. Судьба сама подкладывает нужные карты. Главное — решиться их сыграть.

— Пусть ваш шеф принимает крепость, — сказал он князю, — Теперь вам с ним — не спать, пока я не вернусь. Сам же с тремя тысячами моряков пойду, задавлю воров.

От этого архаического «воров» у Барятинского пробежал по спине горячий ветерок пыточного застенка, пахнуло кровавым потом Преображенского приказа. Да, Миних оставался «птенцом гнезда Петрова», пусть младшим и последним, но принадлежность к этому ястребиному гнезду кое-что значила.