Крылья империи - Страница 73

Виа объяснила. И опасность для жизни малышей. И опасность для жизни священника.

— Я всегда знал, что твой Мишка именно хорек, но не знал, что такой приличный, — заявил ей Румянцев, — Ну и ладно. А почему крестины отложить нельзя?

Император Иоанн разразился страстной теологической филиппикой. Князь-кесарь понял из его доводов половину.

— Пошли поговорим со счастливым отцом, — решил он.

Виа сразу стала ломать руки.

— Он же и вас…

— Я с ним через дверь поговорю. Это-то он вынесет?

Виа торопливо закивала.

Баглир находился в служебной квартире в Аничковом дворце. И был самим собой примерно наполовину. Эта половина перечитывала записки Манштейна, черкая пометки на полях. Вторая половина неотрывно бдела над потомством, слушая — не свистнут ли тихонько, давая знать о неудовольствии. Крикливостью его дети не отличались.

Когда в дверь постучали, правая рука сама легла на рукоять ятагана. Левая выпустила когти.

— Виа?

— Не только. Вы меня слышите, Михаил Петрович? Я Румянцев.

— Я вас узнал по голосу. Не заходите — убью.

Сказал буднично так. Как «здравия желаю». Князю-кесарю стало ясно — убьет. Ну и ладно. Петр Александрович описал ситуацию.

— А в чем, собственно, затык? — поинтересовался Баглир.

— Загвоздка, — поправила его Виа, — понабрался ты в Варшаве чужеземных словечек.

Баглир на поправку внимания не обратил.

— Ваших детей до появления на свет не крестят, — продолжил он, — а видели бы вы моих, Петр Александрович. Слепые, лысые, не кричат, не ползают даже. Потому им и нужно такое внимание. А как уподобятся вашим младенцам, глаза откроют, крылья прорежут, кричать станут — тогда и я мешать уже не буду. Тогда и окрестим. А государь Иван Антонович торопить будет — скажите ему, что так нас устроил тот, кто создал и все остальное…

В Польше все недовольные ждали лишь до тех пор, пока русские войска не ушли из страны. А уходили русские со скоростью в стельку пьяной улитки. Но как ни старались — за полгода управились.

И сразу в городке Баре возникла конфедерация.

То есть законный, оформленный по всем правилам мятеж. Еще конфедерация должна была соблюдать некоторые правила — но на такие вещи уже сотню лет никто внимания не обращал.

Конфедерация требовала отмены всех решений предыдущего сейма, восстановления вето и разрыва соглашения о диссидентах. Бердичев и Краков пали сразу. Небольшое королевское войско только и могло, что прикрыть столицу.

Опять позвали русских. Русские, по обыкновению, были не готовы и принялись долго запрягать. А потом шли со скоростью тяжело похмельной улитки.

Конфедераты от делать нечего рассыпались бандами. Законно — грабили, законно — вешали любого встречного. Особенно прославился отряд ротмистра Хлебовского, обожавшего ревизовать местечки — то есть устраивать погромы православных жителей. При этом не просто били — забивали до смерти. Вешал же сей удалец и вовсе всех подряд. Даже и католиков. Известное дело — бог на небе узнает своих…

Варшавские газеты писали о нем восторженно!

И тогда вернувшийся в Варшаву отдыхать от отцовских забот и буйных крестин Баглир вспомнил свою основную специализацию. Тимматскую. Подготовка в таких делах у него была больше теоретическая, никакого боевого опыта. Но просто бездельно сидеть на месте он уже не мог. И убедил Кейзерлинга в том, что ему надо на несколько дней покинуть город.

С собой он взял только карту и ружейный шомпол.

Вернулся грустный и голодный. Сжевал, не заметив, два телячьих окорока, полдюжины копченых карпов из Вислы.

— Нету больше Хлебовского, — сообщил послу. И завалился спать. Рассказал же свою историю только через три дня. И то — по дипломатическим обстоятельствам.

Гибель удалого ротмистра взбудоражила город. Разгром крестоносного отряда приписали войскам короля. И те под взорами национальной укоризны, начали перебегать к конфедератам. И вот мятежники уже заняли Прагу, ближайшее предместье столицы.

— Надо ускорить выдвижение наших войск, — предложил Кейзерлинг, — иначе Чарторыйского детронизируют. Он же за нашу политику пострадал! Его войска Хлебовского вырезали…

— Не надо ничего ускорять, — отрезал Баглир, — слабое государство выгоднее иметь врагом, нежели лицемерным другом. А Хлебовского вырезал не король. Это сделал я.

— У вас есть тут сторонники? — заинтересовался Кейзерлинг.

— Я перебил эту шайку один, — признался Баглир, — причем запросто. На часы они ставили совершенно негодных людей, да еще пьяных. К этим просто подходил со спины, ятаганом горло перехватывал. Оказывается, очень удобно. Хорошую вещь арабы придумали. Обошел лагерь по кругу, обработал всех часовых. Остальные спали мертвецки. Было темно. Одет я был вполне по-свойски, лицо прятал. Ходил вразвалку. Любой полупроснувшийся мог подумать, что товарищу понадобилось до ветру. Или поблевать в сторонке хочет, как европейский человек. Тут ятаганом было блестеть опасно. Так я шомпол взял, от карабина, с которым летаю, короткий, в рукав спрятал. У любого подобного нам существа есть уязвимое место — ухо. И если достаточно глубоко туда засунуть шомпол — это существо умрет. Может, успеет немножко вскрикнуть. Но рот можно зажать. Зато ни проблеска ятагана под луной — луны не было видно, тучи, но мало ли какой лучик? — ни лужи крови. И проснувшемуся кажется, что товарищи просто спят. А там и его черед настает. Триста восемнадцать душ на тот свет отправил за ночь. Страху натерпелся — непредставимо. Но что поделаешь — если надо? Лечу назад. Внизу — Литва, хатки небеленые. А главное — происходит в душе гадостное самокопание. Обрусел, думаю, себе на голову. Парю, ветер свищет, совесть угрызает. Облетел стороной Гродно. Вижу — внизу церквушка, крест православный. Еще, стало быть, не сожгли конфедераты. Я, между прочим, христианин ревностный только с виду. В Бога верю. А вот церковь полагаю учреждением. Хожу, когда предписано. Исповедуюсь по графику. То есть исповедовался, пока был военным и у полкового попа в журнале надо было крестик в нужной графе получать. А за последний год ни разу.