А потом с тыла налетели пандуры, обошедшие, наконец, завалы, и смяли, и изрубили. Кое-кто еще прятался за плетнями, стрелял из кустов… Их долго, с азартом ловили. Мирович, как и в давешнюю баталию с поляками, отбился от своих. И вот не повезло. Пуля, прогулявшаяся по его голове, была явно венгерская — пандуры стреляли не хуже казаков, и ружья у них были свои. Не хуже охотничьих!
Среди звуков немецкой речи узнался знакомый, лающий. Тембенчинский. Друг и покровитель. Неужели вытащит?
Мирович разлепил глаза. Перед глазами, приминая к земле дурманные летние стебли, обрисовались пара кавалерийских сапог и пара штиблет. На пряжках у штиблет были огромадные бриллианты. А в мягкой коже сапог красовались узкие прорези для когтей.
— Ну вот, князь — захватывающий предмет нашего с вами разговора уже и очнулся. Так что перестаньте говорить об атамане Мировиче в третьем лице.
— Василий, ты как себя чувствуешь?
А как такую дрянь словами выразишь?
— Могло быть и лучше, — проскрипел Мирович, переворачиваясь на спину.
— Если бы пуля пошла ниже, — хмыкнул беседовавший с Баглиром Сен-Жермен, — голова бы у вас не болела.
— Ротой лезть на два полка, днем, в чистом поле… Чему я тебя учил? — вступил и сам Тембенчинский. Он сердито поджимал перья на голове, всячески показывая, что Мирович его разочаровал. И заслуживает разжалования из гетманов обратно в адъютанты.
— А почти получилось.
— Почти, друг мой, на войне не считается, — грустно улыбнулся Сен-Жермен, он тоже был разок почти победителем, — и заметьте — если бы я не подоспел, вас бы уже повесили.
— Спасибо. А то и так повесят?
— Ну, если очень хочешь… — Баглир стал чем-то неуловимо похож на князя-кесаря. Румянцев нарушителям своих инструкций тоже щедро обещал повешение. И временами обещания держал. А иногда веревку заменял орденом. И инструкции исправлял.
Мирович возмущенно помотал головой. И пожалел об этом — виски вспыхнули болью. На его страдальческую мину, впрочем, Тембенчинский внимания не обратил. Или счел уместным в благородном обществе фиглярством. В Сен-Жермене нашлось чуточку сочувствия. Но не к Мировичу.
— Вы, Василий Яковлевич, очень дорого обошлись князю, — заметил он, объясняя сердитый вид Баглира, — а именно в две трети Мазовии. Собственно, все собственно польские земли, занятые русскими. Кроме Варшавы.
— Ее, к сожалению, забрал себе король Фридрих.
— Не забрал, а выменял на коридор от Курляндии до Кенигсберга.
— А что, Суворов даром ее штурмовал? Зато, Василий, земли восточнее Буга остаются за нами. А главное — мы с графом вдруг оказались союзниками. И если договоримся — возможно, под императором Петром реже станут взрываться кареты, как давеча.
— Я не слышал о таком взрыве! — удивился Сен-Жермен.
— Это потому, что адскую машину из-под задней оси вынул один из кирасир. И за город вывезти успел. А вот сам в сторону отойти — нет. Тем не менее, сейчас мы совместно делим Речь Посполитую. И делаем это в дружбе и согласии, а за куски грыземся исключительно словесно. Кстати, у графа это семейная традиция — делить Польшу. От дедушки…
Сен-Жермен покачал головой — сразу одобрительно и укоризненно. Мол, все-то вы разнюхали. Но болтать-то зачем?
— А никто не подслушивает. Разве только Василий Яковлевич — но ему ведь тоже интересно, и он тоже кирасир. Кстати, дружище, ты знаешь, что кирасиры теперь — только наш аналитический отдел? А остальных переделывают в карабинеры. Получается вроде тяжелых драгун — тот же панцирь, тот же палаш, да еще и винтовка со штыком. То есть нарезной карабин, конечно. А что до предков нашего собеседника — история действительно интересная, и очень романтическая. Настоящая сказка восемнадцатого века. И как настоящая сказка века нынешнего, она теряется началом в прошедшем — семнадцатом…
Семиградье. Название серебристо-звенящее, что на русском языке, что на венгерском — Сибенберген. А можно и на латыни — Трансильвания. Карпатские мохнатые хребты, впитывающие жаркое летнее солнце виноградники. Красное сухое вино. Красная кровь — кровь турок, кровь немцев, кровь хозяев края — венгров. Кровь и пот крестьян — влахов, с которых три хозяина дерут по три шкуры на брата. Кусочек земли, сразу неприступный и лакомый. И местные князья, которые восставали то против Османской империи, призывая на помощь австрийцев, то против Священно-Римской, призывая турок, в очередь платя дань тем и другим. А когда усталые сюзерены перестали рвать друг другу чубы за право заполучить в подчинение неверного вассала — тогда князья Семиградья повели себя как полноправные монархи, заключали в своих высоких белостенных замках союзы и вели войны. И шведский король не брезговал называть горного князя братом, пусть и младшим. А брандербургский курфюрст, прадед великого Фридриха, сам набивался в младшенькие, слал подарки и любезные письма. В одном из них он обещал поделить Речь Посполиту между Швецией, Бранденбургом и Семиградьем. Почему-то такие дела принято проделывать на троих!
Польша тогда только-только потеряла восточную Украину. И, с грехом пополам отбив потоп с востока, отразив краснокафнанные волны стрельцов Алексея Михайловича и восточно кривые клинки запорожцев, с грацией подраненной первой шпаги королевства, повернулась к шакалам, вцепившимся в нее со всех других сторон. Если бы она пала тогда, от ран, а не от гнили, это было бы величественно! Бумажные крылья латных гусар, блестящие в струях света, флажки на пиках посполитого рушения — все было тщетно. Железные шведы и методичные бранденбуржцы строились в несколько шеренг, делали длинные копья ежиком, и те из польских героев, кто успевал доскакать до врага сквозь редкие залпы бомбард и свист увесистых мушкетных пуль, находили славную, но бесполезную смерть на остриях копий.